Михаил Колесов - Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

— Он не стар, хотя теперь в кино почти не снимается, — раздраженно обрывает её Валера и обращается ко мне. — Расскажи о концерте. Я видел в городе афиши, но билеты не смог достать.

— Это было здорово, — начинаю рассказывать я. — Вы представляете, зал нашего заводского Дома культуры был переполнен. Люди даже стояли в проходах во время концерта. Принимали его восторженно. Он исполнял свои известные песни в сопровождении гитары и небольшого оркестра. В это время на экране демонстрировались фрагменты его фильмов. Он рассказывал много интересного о себе и о своих друзьях. О Петре Олейникове, Борисе Андрееве и других. Но самым потрясающим был конец концерта.

— А что было? — спрашивает Женя.

— Когда фактически концерт уже закончился, Бернес вышел из–за кулис один, казалось бы, поблагодарить за неистовые аплодисменты. И здесь он вдруг без музыкального сопровождения тихо запел:

«Враги сожгли родную хату, убили всю его семью.

Куда идти теперь солдату, куда нести печаль свою…»

— Я слышал эту песню впервые. Но зал, очевидно, её знал. Бернес пел в гробовой тишине. Такая же тишина сопровождала его, уходившего, после низкого поясного поклона в зал, за кулисы. Аплодисментов больше не было. Люди тихо вставали со своих мест и выходили. У многих были слезы на глазах. Меня это потрясло!

Ребята за столом притихли. Молчание прерывает Вера, как бы говоря сама себе:

— У меня родители остались здесь в брянских лесах. Я даже не знаю, где их могила.

— А мой отец умер уже после войны дома от ранений, — произносит тихо Женя. — Я ещё была маленькой, когда мы с мамой остались вдвоем.

— Мой отец и его брат вообще не вернулись с войны, — добавляет Валера.

Я молчу. Мой отец, пройдя войну от Ленинграда до Будапешта, к счастью, остался жив.

Наконец, Валерка первым приходит в себя:

— Ну, давайте, ребята, выпьем за наступающий Новый 1962‑й год. Пусть он нам всем принесет удачу!

— И за любовь! — добавляет Женя и, улыбаясь, смотрит на меня.

— Здравствуйте, я — сантехник.

В дверях стояла старушка лет шестидесяти.

— Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.

— Вот и дождались, — сказал я, входя в квартиру. — Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?

Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.

— Все готово, сынок, — засуетилась бабуся. — Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!

— Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?

— Моя, моя. Заходи!

Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю

высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.

— Не жалко будет расставаться с печкой? — спросил я.

— Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.

— Ничего, бабушка, через две–три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.

— Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.

— Так, ну что? — я огляделся. — Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все–таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.

Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из–за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо–голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.

Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.

— Совсем, совсем забыла, — наконец заговорила она срывающимся голосом. — Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?

— Ничего не делать, — сказал я небрежно. — Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!

Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:

— Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.

Я обходил комнату и к нему не обернулся:

— Во–первых, почему это мы — на «ты»? Во–вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что–то нужно, обращайся к бригадиру. — После этого я повернулся к нему.

Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…

Наконец, он пришел в себя.

— Извините, молодой человек! Я не собирался Вас оскорблять. А к бригадиру я не пойду. Я знаю, что обращаться к нему бесполезно. Все в доме говорят, что дело надо иметь только с Вами.

— Правильно, — встряла, высунувшаяся у него из–за спины старушка. — Потому что он непьющий и сделает все, что обещает. Хоть и молодой. Это все знают.

— Ладно, — обратился я к мужчине, — дополнительные секции мы Вам поставим. Но это будет стоить Вам определенную доплату.

— А это не очень дорого? — насторожился мужчина.

— Для Вас, — я сделал паузу, — думаю, будет недорого. Ну, так как, будем ставить?

— Будем, будем, — почти испугался мужчина.

— Ну, что ж, завтра с утра ждите, — сказал я и вышел со старушкой в коридор.

Закрывая за мной входную дверь, она попыталась сунуть мне в карман «трешку».

— Зачем? Мы еще ничего вам не сделали.

— Возьми, возьми, Ты — молодой, тебе пригодится. А «твои» все равно пропьют.

— Спасибо, бабушка. Я и так хорошо зарабатываю. Не надо. До завтра!

Я обошел еще две квартиры на этом этаже и поднялся наверх в квартиру, где работал бригадир.

Наш бригадир, Леонид Кузьмич, был интересной личностью, лет за тридцать. «Мужик–хозяин», из тех, которые нравятся опытным женщинам. Но он был неженат. По уму ему бы быть инженером, а то и выше. Он обладал удивительным даром разговаривать с разными людьми на понятном для них языке, хотя, по натуре, был немногословен. В бригаде у него был «полный порядок», хотя сантехники — народ трудно управляемый. Но мы, собственно, не были «сантехниками», так сказать, в бытовом смысле. Наша бригада, как и все наше УНР‑69, занималось прокладкой тепловых сетей и монтажом оборудования в жилых районах центра Ленинграда. Поэтому нам приходилось иметь дело с большим количеством живых людей с их разными характерами и судьбами. Пока мы работали неделю в одной квартире, мы знали об ее жильцах практически все. А за месяц нас знал уже весь дом.

Но у нашего бригадира была профессиональная «мужская слабость». Поэтому, когда мастер участка направлял меня в бригаду, он предупредил:

— Смотри, парень! Эта бригада — хорошая. Можно сказать, лучшая в управлении. Но, — мастер замялся, подбирая слова, — пьющая. Понимаешь?

— Что тут не понять, — удивился я. — Я на стройке работал, да и на заводе встречал «пьющих». Так что не в первой.

— Ну, я тебя предупредил. Выдержишь, не пожалеешь. Бригада зарабатывает хорошо, — напутствовал меня мастер.

— Ладно. Где я найду бригаду? — спросил я.

— В Консерватории.

— Где?!

— В Консерватории. Я же сказал. Ты знаешь, где это?

— Я город знаю, — ответил я. — На Театральной.

Консерваторию я нашел. Вахтерша на служебном входе отправила меня на крышу. Я поднялся на чердак, который, наверное, не чистили со времен Н. А. Римского — Корсакова. Пробираясь в полутьме между старыми креслами, диванами, поломанными пюпитрами и прочим хламом, я наткнулся, наконец, на людей, которых в этой паутине и пыли можно было принять за приведения.

— Где бригадир? — спросил я.

— Ну, я — бригадир, — ответил один из мужчин. — А ты кто?

После моего представления бригадир осмотрел меня как клопа и изрек:

— Что умеешь делать?

— Все умею, — не задумываясь, ответил я. — А что не умею, научите.

Бригадир удивился моей наглости. Перед ним стоял «пижон» в кремовых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами.